Площадь Согласия - Страница 90

— Варварство, — категорично заключила Тамара. — Это мы со своими городскими замашками должны приспосабливаться к прошлому, а не подгонять его под свои вкусы. Ладно, что-то я разошлась, — попыталась она себя утихомирить. — Мне здесь не жить. Хотя… если бы я пожила здесь с твое, то, пожалуй, тоже не обращала бы на это внимания… Пошли дальше, — дернула она за рукав задумавшуюся подругу и добавила, заставив ее улыбнуться: — Не забывай, что я не хочу походить на китайцев с японцами и мне необходимо поставить как минимум десять галочек!

— Ой, Томка, какой ты была, такой и осталась, — вздохнула Инна. — Ты всегда то острила, то какими-то загадками сыпала, но все время чего-то недоговаривала… Вся в себе: с таким трудом твою «ракушку» раскроешь, но стоит отвернуться, как ты уже захлопнулась. Я-то и раньше тебя иногда с трудом понимала.

— А ты не расстраивайся, — усмехнулась Тамара. — Я и сама себя порой с трудом понимала: моя гордыня творила со мной такие вещи!..

…После памятного семнадцатого ноября прошло две недели. Раны на ноге заживали, затягивались нежно-розовой кожей, и лишь в одном месте, где лопнул самый большой волдырь, пока еще лежала повязка. Зато другая, душевная, рана никак не отпускала. И как ни пыталась Тамара в очередной раз себя оправдать, уверенность в том, что поступила правильно, таяла с каждым днем — гнев и обида давно отступили, а на смену им пришли сожаление и раскаяние. Поначалу мелькавшие в мыслях едва заметной тенью, они увеличивались в размерах, заполоняли сознание и уже не покидали — жгли днем и ночью сильнее любого ожога.

В одну из таких ночей она долго ворочалась с боку на бок и вдруг почти простонала: выслушал бы кто, что ли? Дожила — поделиться не с кем… Инку тревожить нельзя, а других подруг так и не заимела.

Словно по немому сговору, мужскую тему Тамара с Инночкой старались не затрагивать, а потому обеим им иногда казалось, что и говорить-то. было не о чем. О погоде? О моде?.. Но насколько может быть интересна мода для беременной женщины? Настолько, насколько она неинтересна той, кто переживает личную драму…

Инночка же, казалось, ни на минуту не забывала о своей беременности и, прислушиваясь к новым, неизвестным доселе ощущениям, просто излучала счастье — дома ее ждали родители, любящий и любимый муж, о ней заботились… А вот Тамару не ждал никто, да и Ленка практически не расставалась с Пашкой. Нисколько не стесняясь Тамариного присутствия, они словно жили в своем параллельном мире, огражденном невидимой стеной, и задавали лишь редкие вопросы, ответ на которые мог ограничиться словами: «да», «нет», «возьми там-то».

Поначалу Тамару это раздражало, но постепенно она смирилась, ибо по большому счету понимала: там, где находятся двое влюбленных, нет места третьему, случайному в общем-то человеку. Да еще страдающему по собственной вине от неудавшейся любви. А в том, что любит, Тамара уже не сомневалась.

Но совсем непонятно было другое: почему именно сейчас, когда все мысли заняты только одним человеком, она вдруг стала пользоваться у ребят огромным успехом? Почему до сих пор на нее не обращали внимания? Что послужило катализатором? Мама, накупившая похудевшей дочери кроме красивой шубки множество других дефицитных вещей? Или выступления на сцене? А может, правду говорят, что влюбленные излучают особые флюиды, которые подобно вирусу поражают всех вокруг?

В общем, едва Тамара более-менее оправилась от своих ожогов, ее снова стали наперебой приглашать на дни рождения, вечеринки или просто посиделки. И теперь она редко отказывалась: то ли не желала проводить очередной немой вечер в компании с Ленкой и ее кавалером, то ли боялась остаться наедине со своими мыслями.

Однако на вечеринках Крапивина вела себя немного странно: смеялась, танцевала, шутила, но ничего не пила, даже вино. А то среди шумного веселья могла забиться в угол, подолгу молчать, сама себе печалиться или улыбаться. Словно улетала в другое измерение.

Но, как оказалось, такое поведение только подливало масла в огонь: отсутствующий взгляд многими трактовался как загадочность, скользящая полуулыбка — как обнадеживающее «может быть» и даже «почему бы нет». Соответственно все чаще ей приходилось отказывать настойчивым ухажерам и возвращаться в свою комнату, где ее не очень-то и ждали.

Тогда она расстилала кровать и пыталась поскорее уснуть. Получалось это, увы, редко: чаще всего она долго крутилась под одеялом и словно вращала перед глазами волшебную призму времени, грани которой преломляли и раскладывали прожитые события на отдельные составляющие.

«У каждого из нас свои, уже сложившиеся взгляды на жизнь, и никто не хочет ими жертвовать. Бесконечный бег по кругу… Неужели для того, чтобы в наших отношениях все было безоблачно, я должна поступиться своими убеждениями? А как же Алексей? Неужели не чувствует ни капельки вины за то, что так подставил меня тогда с платьем?» — горько вздыхала она.

В этот период отчуждения виделись они достаточно часто: в институте, по дороге в общежитие, оказывались в одной кабине лифта. Но, кроме сухого приветствия, не обмолвились даже парой фраз. После каждого такого столкновения Тамара долго не могла прийти в себя, переживала и клятвенно обещала, что в следующий раз непременно заговорит, а дальше будь что будет. Но… Едва завидев его, она снова цепенела, и встреча проходила по старому сценарию: кивок, сухое «привет» и больше ничего.

И все же в надежде снова увидеть его за своей спиной она дольше обычного задерживалась в фойе у зеркала, пристально всматриваясь в фигуры на аллее, часами блуждала вокруг общежития… В конце концов это стало походить на манию: если ей не удавалось увидеть его даже мельком, она безрадостно осознавала, что день прожит зря.