Площадь Согласия - Страница 8

С раннего детства в ее душе жила странная и, казалось, нереальная мечта: попасть в Париж. То, что ребенок ни с того ни с сего изъявил желание изучать французский язык, родителями было воспринято с удовлетворением, но, посоветовавшись, они определили Инну в лучшую в городе английскую школу. Второй язык — немецкий — также не был ее выбором: мама с папой посчитали, что он более перспективен, да и студенты их института нередко выезжали на практику в ГДР. Впрочем, дочь не противилась: для себя она твердо решила, что все равно выучит французский! Хоть на пенсии! Вот только освободится от опеки родителей, которые расписали ее будущую жизнь, как план диссертации. И начинался он с поступления в родной институт.

Смирившись с тем, что стать студенткой иняза ей не удастся, Инна продумала свой план: постепенно и незаметно пробить брешь в железобетонной стене родительских запретов, расширить ее до нужных размеров и, как только выпадет удобный случай, покинуть родительское гнездо. Она очень любила папу и маму, но жить с ними вместе не собиралась.

Получив золотую медаль, она без проблем была зачислена на выбранную ими специальность и с нетерпением стала ждать сентября.

Первый этап самостоятельной взрослой жизни — а поездку в колхоз она относила именно к этой категории — принес и первый желанный результат: у нее наконец-то появилась настоящая подруга…

…Инна пропустила вперед группу вышедших из автобуса туристов и, позволив им вдоволь нафотографироваться у подножия Эйфелевой башни, призывно подняла вверх яркий полосатый зонтик.

— Дамы и господа, мадам и месье, — приветливо улыбнулась она. — Перед вами одно из величайших творений рук человека, подтверждающее его неотъемлемое право создавать вещи, соответственные масштабам его гения. Несомненный символ Парижа — Эйфелева башня — был возведен к Всемирной выставке тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, которая развернулась внизу, прямо у ее опор. Инженерная мысль в те времена стремилась преобразовать и приспособить любой вид искусства к новому течению жизни, новому восприятию мира. Это были годы прогресса, годы промышленной революции и научных завоеваний. Инженер Гюстав Эйфель спроектировал этот необыкновенно воздушный силуэт, и башня из металла торжественно вознеслась над Парижем как триумф успеха и залог дальнейших завоеваний человечества…

…Рассматривая по дороге из аэропорта проплывавший за окном машины пейзаж, Тамара усмехнулась: пригороды всех мегаполисов похожи, как близнецы-братья, — трубы, технические сооружения, граффити на стенах… По улицам таких городов бродят в основном толпы туристов, а истинные жители встречаются лишь по пути на работу и обратно. Или точно так же созерцают улицы других городов…

«А настроение у вас, мадам, никуда не годится, — вздохнула она. — Неужели только сейчас осознала, что после звонка Инке вряд ли удастся побродить по Парижу наедине со своими мыслями? Естественно, разговор зайдет о прошлом, а стоит ли его ворошить, прошлое-то? За столько лет все давно перелопатилось, улеглось, сверху даже травой-муравой поросло… Зря все-таки позвонила Инке… Надо смотреть правде в глаза: как ни велико желание увидеться, все это лишь дань прошлому. За столько лет мы стали чужими друг другу — встреча в питерском аэропорту не в счет. Так, соприкоснулись в ностальгических слезах… А ведь было время, и часа не могли прожить порознь… Интересно, куда все девается, если утверждают, что человек со всеми своими привязанностями и желаниями — большой сообщающийся сосуд? Выходит, если из одного места убыло, то в другое обязательно прибыло. Кто же занял Инночкино место?…Ирка?…Наташка? — вспомнила она ближайших минских подружек. — …Нет, пожалуй, никто. Я их обеих люблю, и каждая заполняет в моей душе свой сосудик. Неужели Инночкин остался закупоренным? Разве так бывает? Ведь с тех пор, как мы перестали тесно общаться, минуло восемнадцать лет! — Тамара снова тяжело вздохнула, что заставило водителя бросить взгляд на пассажирку в зеркало заднего вида. — Господи, как же хочется ее поскорее увидеть!..»

…Занятия в институте начинались в половине девятого, и уже с восьми утра территория прилегавшего к нему студенческого городка была похожа на встревоженный улей. Пик всеобщей активности приходился на двадцать минут девятого: в это время уже никто не надеялся на лифт, и жильцы всех тринадцати этажей маленькими ручейками стекались на широкую лестницу, которая волнами выплескивала толпы студентов из практически не закрывавшейся двери.

Реки и речушки спешащих на занятия студентов брали начало от общежитий, от остановок общественного транспорта и вливались в настоящее людское море, образующееся по утрам на небольшой площади у главного входа в институт. И все же самое интересное начиналось за его широкими многостворчатыми дверями: огромное, во всю стену, зеркало служило местом обязательной остановки всех без исключения. Здесь знакомились, встречались и прощались тысячи взглядов, здесь любовались собой и исподволь следили за теми, кто проделывал то же самое, сравнивали, оценивали, чувствовали полное превосходство или крушение надежд, здесь заряжались энергией на целый день или надолго теряли настроение. Огромный мир этого Зазеркалья вмещал в себя горе и радость, зависть и самодовольство, любовь и ненависть.

В первый день учебы Тамара сильно нервничала. Из-за пресловутого эксперимента на их курсе было более половины медалистов: треть — из этого же областного центра, треть — из других, не менее крупных городов. К последней трети принадлежали подобные ей — окончившие пусть и лучшие в своих городках и поселках, но все-таки провинциальные школы